Камни Парижа

- Поехали? - говорит Асмодей, подмигивая плутовато скошенным глазом, и с места взвивается в небо. Фило и Мате едва успевают ухватиться за его пепельно-огненный плащ.

На сей раз великолепным рывком в будущее бес преодолевает что-то около пятнадцати лет и возвращает своих пассажиров в Париж.

Как и тогда, когда они улетали, парижское небо медленно меркнет. Город искрится сотнями светящихся окон и сверху так волшебно прекрасен, что Фило не может удержать восторженных возгласов. О Париж! Он так же красив и загадочен, как имя, которое носит!

- Люблю непонятные слова! - скалится бес. - Как горьковский Сатин. Органон... Макробиотика...

- Ну и циник же вы! - негодует Фило. - Для вас первое удовольствие - вернуть человека с небес на землю... эээ, разумеется, в переносном смысле.

- Уж конечно, мсье. В прямом это ко мне неприменимо. Ну да не беспокойтесь, что касается Парижа, тут я ваших иллюзий разбивать не намерен: смысл этого слова мне и самому неизвестен. Знаю только, что оно произошло от древнего племени паризиев, некогда населявших Сите.

- Сите, - повторяет Мате. - По-французски - город?

- Совершенно верно, мсье. Но в данном случае - название острова, над которым мы, кстати, находимся.

Мате пристально глядит вниз, на поблескивающую под луной Сену. Что-то он не видит никакого острова! Река как река, только в одном месте широко разлившаяся. А на разливе темнеет длиннющая баржа.

Хромой бес одобрительно щелкает языком. Точно подмечено! По форме Сите и в самом деле напоминает баржу. Хотя сам он скорее сравнил бы его с гигантской колыбелью... В этом месте Сена разливается надвое, а потом два рукава ее, обогнув образовавшуюся между ними сушу, снова сливаются воедино. В незапамятные времена, а выражаясь изящнее - до нашей эры, вместо одного большого здесь было три маленьких островка, где поселились древние галлы. Тут и возник город, который во времена римского владычества назывался Лютецией, а с конца четвертого столетия - Парижем. Правда, Париж недолго довольствовался пределами Сите. Город рос, мужал, заполняя правобережье и левобережье реки. Древняя колыбель стала ему тесна, и он перешагнул ее, но уважения к ней не утратил. Сите сохранял значение городского центра чуть ли не до конца пятнадцатого столетия.

- Не удивительно, - встревает Фило, которому не терпится отомстить Асмодею, а заодно блеснуть своими знаниями (собираясь во Францию, он-таки кое-что поразузнал о ее столице!). - Ведь именно здесь, на Сите, расположены самые древние и самые примечательные постройки Парижа! Смотрите-ка, я узнаю кружевную колокольню Сент-Шапели. Если не ошибаюсь, часовню эту возвели в 1248 году по приказанию Людовика Девятого специально для того, чтобы хранить в ней реликвии, добытые во время крестовых походов...

Мате с любопытством всматривается в легкие стрельчатые очертания. Так это и есть Сент-Шапель? А ведь он о ней знает! Очень оригинальная постройка. Жемчужина французской готики. Вся штука в том, видите ли, что, в отличие от других церковных зданий того времени, стены ее не опираются на наружные арки - аркбутаны. Их поддерживают лишь небольшие контрфорсы - иначе говоря, вертикальные стенные выступы, рассчитанные с необычайным искусством. Инженерный расчет Сент-Шапели - предмет зависти архитекторов всего мира.

- Будет вам! - ревниво перебивает Фило. - Расчеты, расчеты, расчеты... Взгляните-ка лучше на темную громадину с двумя прямоугольными башнями по бокам. Уж ее-то вы узнаете сразу! Нет?! Но ведь это собор Парижской богоматери! Нотр-Дам де Пари, как его называют французы. Поразительное здание! Настоящая поэма из камня. О нем можно говорить часами, но... - Фило заливается хитрым смехом, - но я этого не сделаю. Да, да, говорить о соборе Парижской богоматери после того, как его воспел Виктор Гюго, значит оказаться в положении комара, который силится жалким писком перекрыть мощный многоголосый орган. И потому умолкаю, умолкаю и в третий раз умолкаю.

Камни Парижа

Аминь! издевательски гнусавит бес, как всегда не слишком довольный такой активной конкуренцией. - Честь и слава грядущему мсье Гюго, чей талант заставил вас, наконец, угюгомониться.

Но, вопреки собственным заверениям, Фило не собирается молчать.

- Мате, - командует он, - перестаньте глазеть по сторонам и обратите внимание на скопление зданий в западной части острова. Знаете вы, что это такое? Парижский дворец Правосудия, милейший! Он почти так же стар, как сам Париж. Когда-то здесь была резиденция римских наместников, позже - замок первых французских королей... А вот и башни замка Консьержери! У, какой у них зловещий вид... Настоящая тюрьма.

- Так оно, собственно, и есть, - уязвленно усмехается Асмодей, начиная терять терпение. - С некоторых пор здесь содержат узников.

- Ах да! - сейчас же вспоминает Фило, снова вытесняя противника с занятой было позиции. - Как это я запамятовал? В конце восемнадцатого века, во времена Великой французской революции, Консьержери станет местом заключения Дантона и Робеспьера. Отсюда отправятся на эшафот убийца Марата - Шарлотта Корде и развенчанная королева Франции - Мария-Антуанетта...

Камни Парижа

Шшшш! шикает бес (кажется, он нашел-таки способ усмирить разбушевавшегося эрудита). - Нельзя ли потише? Французской революции долго ждать, а говорить в таком тоне о королевской особе в дни царствования Людовика Четырнадцатого - безумие!

- Вы это в шутку или всерьез? - недоумевает Фило. - Кому придет в голову подслушивать нас здесь, в воздухе?

- Не скажите, мсье! Разведка у отцов-иезуитов на такой высоте, что нам, чертям, и не снилось. Да и только ли разведка? Можно смело сказать, что иезуиты - сильнейшие конкуренты ада буквально по всем статьям. Возьмем, к примеру, уловление душ: святые отцы но этой части первейшие мастера! Они прибрали к рукам и воспитание и образование: на сердца воздействуют в качестве исповедников, а умы образуют на правах преподавателей иезуитских школ. Как это ни грустно, иезуитские школы - главный оплот среднего образования в Европе. Надо ли удивляться, что выучениками иезуитов нередко оказываются люди, достойные лучшей участи! Вот хоть знакомый уже вам мсье Рене Декарт. Или также небезызвестный вам мсье Мольер. Да мало ли кто еще... Конечно, сильные умы недолго остаются во власти мракобесов. В конце концов они идут своей дорогой. Но, к сожалению, не они составляют большинство в этом мире.

- Проклятое племя! - сквозь зубы ворчит Мате. - И откуда оно только взялось...

- Могу указать точное место, - с готовностью откликается черт. - На Монмартре есть часовня Святых мучеников, та самая, где родоначальник иезуитов Игнатий Лойола вместе со своей братией слушал торжественное богослужение по случаю основания ордена Иисуса. Желаете взглянуть?

- Ммм... - раздумчиво мычит Фило. - В общем-то, следовало бы, хотя бы потому, что к нашему времени от этой часовни ничего не останется.

Но Мате и слышать ничего не хочет. Тратить драгоценные минуты на каких-то пакостников! Да за кого его принимают? У него, слава аллаху, других дел хватает.

Ваша правда, - с сожалением вздыхает Фило. - Как сказал Козьма Прутков, никто не обнимет необъятного, а в Париже - что ни камень, то застывшая история.

Весьма образно, мсье, - милостиво одобряет бес, к которому уже вернулось его обычное благодушие. - Дома живут дольше, чем люди, и почти всякая старинная постройка связана с каким-нибудь историческим событием. За примером недалеко ходить. Возьмем Лувр. - Он освещает группу зданий, образующих громадный четырехугольник. - Судьба этого замечательного архитектурного ансамбля просто неотделима от истории Франции. В конце XII века это была мощная крепость, построенная королем Филиппом Августом для укрепления западных границ Парижа. Тогда здесь располагались тюрьма, арсенал, королевская казна. В четырнадцатом веке, когда границы Парижа значительно расширились, крепость утратила военное значение и превратилась по воле Карла Пятого в обширную библиотеку. Франциск Первый, а затем Генрих Второй перестроили Лувр соответственно своим вкусам, и с середины шестнадцатого века фасад его являет лучший образец архитектуры французского Возрождения. Далее, в конце шестнадцатого века большая галерея - та, что проходит вдоль набережной, видите? - соединила здание с дворцом Тюильри, сооруженном для Екатерины Медичи, вдовы Генриха Второго. В царствование Ришелье (ныне он благополучно помре) в нижнем этаже галереи разместились монетный двор и королевская типография. А в недалеком будущем тут будут обитать архитекторы, скульпторы и художники, выполняющие заказы его величества Людовика Четырнадцатого. Всемилостивейший король-солнце, сами понимаете, тоже не преминет переделать Лувр на свой лад, и тогда старый дворец обогатится колоннадой, построенной по проекту архитектора Перро... Как видите, Лувру, словно некоему гигантскому зеркалу, суждено отразить черты многих эпох и многих правителей.

- Добавьте к этому черты двух Наполеонов: Первого и Третьего, - снова вклинивается Фило, которому до смерти хочется обскакать Асмодея. - Они также пожелают отразиться в Лувре. А потом здесь навсегда воцарится искусство. Лувр превратится в музей. Один из лучших художественных музеев мира... Но что это? - Он ногой указывает на высокую колокольню против восточного фасада дворца. - Об этой башне я что-то ничего не помню. С ней тоже связано какое-нибудь знаменательное происшествие?

- Безусловно, мсье! У колокольни церкви Сен-Жермен л'Оксерруа мрачная слава. Именно отсюда в ночь на святого Варфоломея прозвучал набат, призывающий католиков начать резню гугенотов.

Закусив губу и злокозненно улыбаясь, черт ожидает, что мсье вот-вот разразится длинной исторической справкой. Но ни тот, ни другой филоматик не подают голоса. Оба глядят вниз, и Асмодей (он бес не бестактный!) долго не решается потревожить их невеселое раздумье. Он понимает: одно дело - знать, другое - видеть. Видеть собственными глазами памятник злу, чье жестокое предназначение - напоминать людям об одной из самых кровавых и самых постыдных страниц французской истории.

Но вот он решает, что мировая скорбь его подопечных слегка затянулась, и делает деликатную попытку ее рассеять. В самом деле, далась им эта проклятая колокольня! У него в запасе есть для них кое-что поинтереснее. Недалеко отсюда под землей скрыты любопытнейшие развалины. Он, Асмодей, наткнулся на них однажды по дороге в преисподнюю и с тех пор не раз обследовал эти редкостные останки незапамятной старины - амфитеатр невероятных размеров. Вместимость его так велика, что определить ее точно нет никакой возможности. По самым скромным подсчетам, там помещались десять, а то и все двенадцать тысяч зрителей...

- Шестнадцать, - небрежно уточняет Фило.

Вот когда он понимает, что дразнить беса, даже литературного, дело небезопасное. Тот вздрагивает от неожиданности и делает в воздухе несколько адских кульбитов.

- Вот как, мсье! - шипит он. - Вы и об этом наслышаны! Признаться, не ожидал... Кто б мог подумать, что вы так катастрофически образованы! Знал бы - не связывался...

- Дорогой Асмодей, не волнуйтесь, прошу вас, - убеждает Фило дрожащим голосом. - Поверьте, у меня и в мыслях не было оскорбить вас. Но что делать, вы, вероятно, и сами знаете, что арены Лютеции будут обнаружены в 1869 году при постройке омнибусного парка. Раскопки их, правда, растянутся на несколько десятилетий. Зато потом, окончательно расчищенные и по возможности реставрированные, арены станут не только одной из главных достопримечательностей города, но даже местом массовых зрелищ.

У черта вырывается короткий горестный смешок. Ко! Место массовых зрелищ! Какая проза... Какая непроглядная проза! Увы, он с грустью убеждается, что мсье начисто лишен романтизма. Арены до раскопок и арены после раскопок - да разве это одно и то же?!

Но подземная экскурсия решительно не прельщает тучного путешественника, и, махнув на него рукой, бес на лету перестраивается. Так и быть, он покажет филоматикам еще один осколок галло-римской эпохи.

Раз, два, три - и они уже над останками древнего дворца! По воле Асмодея мощные крестообразные перекрытия озаряются изнутри слабым фантастическим сиянием, становятся прозрачными, и путешественникам открывается громадный каменный зал, до того высокий, что сверху он кажется колодцем. На дне колодца, словно кольцо, оброненное великаншей, вырисовываются каменные очертания бассейна.

Асмодей поглядывает на Фило с плохо скрытой тревогой. Но тот все равно уже сообразил, что перед ними уцелевшая часть разрушенных в третьем веке античных бань. Конечно: вот и корабельные носы у основания сводов! Эти скульптурные украшения наводят на мысль, что зал предназначался для купцов-навигаторов - тех самых, с которыми связаны и возникновение Парижа и его герб: плывущий по волнам кораблик... Когда-нибудь тут разместятся находки, сделанные во время парижских раскопок. Между прочим, именно здесь будет выставлен языческий алтарь времен римского императора Тиберия, обнаруженный в 1711 году под хорами собора Парижской богоматери.

Асмодей самодовольно усмехается. Сам-то он обнаружил этот алтарь значительно раньше!

Заметно этим утешенный, бес пересекает реку, и филоматики видят древнюю, окруженную зубчатой стеной крепость. Фило не верит собственным глазам.

Камни Парижа

- Боже мой! Неужто... неужто это Бастилия? Асмодей, вы душка! Большое - нет, огромное вам спасибо!

Тот бросает на него через плечо косой, неприязненный взгляд. Чему тут, собственно, радоваться? Бастилия - место заточения многих ни в чем не повинных жертв. Люди содрогаются от страха и ненависти при одном воспоминании о ней...

Но Фило доказывает, что не так плох, как о нем думают. Не тому он рад, что видит Бастилию, а тому, что спустя каких-нибудь сто тридцать лет ее уже не увидит никто. Революция сметет крепость с лица земли. Гневные руки растащат ее по камешку, и через год после знаменитого штурма от нее в полном смысле слова камня на камне не останется.

- И поделом! - назидательно заключает бес. - А теперь скажите по совести: не кажется вам, что мы слишком долго занимались камнями? Не пора ли поинтересоваться людьми?

- Наконец-то! - вырывается у Мате. - Давно этого дожидаюсь...