Чайный день

И вот они у Фило.

Квартира его мало отличается от той, в которой он жил прежде. Да и вещи расставлены с завидным постоянством. Книги, фигурки литературных героев, выколдованные им из всякой всячины, - все размещено на полках в том же порядке. По-прежнему уютно погромыхивает посуда на кухне. По-прежнему напевает свою песенку белый эмалированный чайник на плите...

Но вот раздается пронзительный свист - вода в чайнике закипела, и хозяин, священнодействуя, приступает к заварке чая. При этом он зорко следит, чтобы в кухню ненароком не вошел Мате (приготовление чая - исключительная привилегия Фило). Затем оба чайника - большой и маленький, покрытый белоснежной салфеткой, - следуют в комнату на подносе, и завтрак начинается.

- Так что у нас сегодня по плану? - спрашивает Фило, ставя перед Пенелопой и Клеопатрой тарелку с мелко нарезанной колбасой.

- Начало домашних итогов, - отвечает Мате, отправляя бутерброд в огнедышащую пасть Буля.

Чайный день

- Прекрасно! - говорит Фило и почему-то вздыхает.

Мате недовольно поджимает губы. Опять вздохи! Стало быть, плакали их домашние итоги, так же как в прошлый раз. Дался ему этот Асмодей!

- Чем же я виноват, если мне его не хватает? - оправдывается Фило.

- "Не хватает, не хватает"... А мне, думаете, легко? Но я-то все-таки не раскисаю. Не то что некоторые.

- Ладно уж. Я постараюсь, - покорно обещает Фило. - С чего начнем?

- Ммм... По-моему, с хронологии, - предлагает Мате после некоторого раздумья. - Ваш хваленый Хромой бес так тщательно избегал точных дат, что не мешает нам уяснить себе, к какому времени относится каждый показанный им эпизод.

- Неплохая мысль, - одобряет Фило. - Эпизоды попутно озаглавим и получим что-то вроде плана нашего путешествия. Эпизод первый - "Панорама Тридцатилетней войны".

- Дата?

- Весьма растяжимая, конечно. Думаю, двадцатые и даже тридцатые годы семнадцатого века. К тому же отрезку времени относятся несколько эпизодов, которые я объединил бы одним названием: "Нищета народная". Сюда входит сцена с мертвым ребенком, убийство священника, разбой в деревне. Далее следует эпизод "Роскошества знати". - Тут Фило облизывается, вспомнив, очевидно, паштет Генриха Второго. - Ну, дата по-прежнему особого значения не имеет...

- Конечно, - поддакивает Мате. - Но вот дату следующего эпизода - я бы назвал его "Тревожный вечер в Клермон-Ферране" - можно уже установить достаточно точно. Паскаль родился в 1623 году. В тот вечер ему было около года. Стало быть, дело происходило в 1624.

Упоминание о Клермон-Ферране заставляет Фило поперхнуться и расплескать заново наполненный чаем стакан, который он как раз передает Мате. Ужасная сцена с кошкой до сих пор снится ему, как кошмар, и он поспешно переводит разговор на другую тему. Подальше, подальше от Оверни... Скорее в Руан! Туда, где призрачно сквозят в предутреннем тумане древние башни Руанского собора. Кстати, если Мате не возражает, эпизод в доме интенданта Руанского генеральства можно бы озаглавить так: "Арифметическая машина Паскаля".

Но Мате и не думает возражать. Его интересует дата. Если верить Асмодею, между случаем в Клермон-Ферране и ночным разговором Блеза с Жаклиной прошло около двадцати лет. И тогда относится он к сорок третьему - сорок четвертому году, то есть к тому времени, когда работа над изобретением была в самом разгаре. Потому что в 1645 машина была уже готова.

- Выходит, он-таки добился своего. Вот это упорство! - восхищается Фило. - И все же дата, пс моему, неправильная. Прекрасно помню, что сам Асмодей отнес этот эпизод ко времени правления Ришелье. Но ведь уже в декабре 1642 года кардинал умер. Значит, либо руанская сцена происходила до его смерти...

- ...либо ваш Асмодей болтун и обманщик, - раздраженно перебивает Мате. - Потому что Паскаль занялся своей машиной только в конце сорокового года и, уж конечно, не мог наработать за год-полтора сорок или пятьдесят моделей, о которых распространялась Жаклина.

- Как же быть? - спрашивает Фило, теряясь под натиском фактов.

- Ха-ха! Поздно спрашиваете, любезный. Раньше надо было думать. На чердаке, в Париже. Ведь именно там пришла вам в голову злосчастная идея пригласить Хромого беса в качестве проводника. Как говорится, связался черт с младенцем... то бишь младенец с чертом. А теперь можете считать, что экспедиция наша блистательно провалилась.

- Совсем?! - пугается Фило.

- Совсем! Раз Асмодей наврал в одном месте, значит, запросто мог наврать и в другом. Следственно, все, что мы видели не-до-сто-вер-но.

Мате демонстративно отодвигает недопитый стакан и собирается встать из-за стола. Но тут откуда-то сверху раздается знакомое покашливание, и филоматики так и застывают с отверстыми ртами. Буль и кошки тоже поднимают головы, особого беспокойства, впрочем, не проявляют.

- Кха, кха, мсье, не ожидал от вас таких рассуждений, - произносит голос, явно принадлежащий Асмодею, хотя его самого нигде не видно. - С грустью убеждаюсь, что вы понятия не имеете о том, что такое художественная достоверность. Мсье Фило, не делайте, пожалуйста, больших голубых глаз: это и вас касается. Ведь вы, как и мсье Мате, тоже полагаете, что я провалил вашу экспедицию, не так ли? Ко-ко-ко... Конечно! Вы ожидали найти во мне сухого протоколиста, а обнаружили художника, и вместо того, чтобы радоваться, горько разочарованы.

- Не передергивайте, - ворчливо перебивает Мате (в глубине души он страсть как рад хотя бы даже голосу Асмодея, но сварливый характер не дает ему в этом сознаться). - Вы прекрасно знаете, как нам понравился ваш спектакль; доказательство тому - ваша собственная записка. Но разве одно исключает другое? Разве нельзя оставаться художником, не греша против исторической правды?

- Вы полагаете, сместить или видоизменить события - значит грешить против исторической правды! - горестно восклицает бес. - Но ведь так поступали многие выдающиеся писатели, и творения их не становились от этого менее достоверными. Скорее наоборот...

- Он прав! - заступается Фило. - Вспомним Дюма. Романы его кишат живыми, исторически достоверными характерами. Но разве все описанные в них происшествия подлинны? Взять хоть пресловутую историю с подвесками. В каких-то мемуарах Дюма прочитал о каком-то письме Анны Австрийской, где она признавалась, что подарила герцогу Букингему какую-то алмазную безделку. Пустячный факт разбудил воображение писателя, и безделка превратилась в великолепный эпизод путешествия д'Артаньяна в Англию. И что же? Пострадала от этого художественная правда романа? Только выиграла! Автор дал своему герою возможность блеснуть храбростью и подлинно рыцарским отношением к даме, то есть как раз теми чертами, которые так характерны для французского шевалье семнадцатого века...

- А "Сен-Map", мсье? - подсказывает Асмодей. - Сочинение другого знаменитого француза девятнадцатого века, Альфреда де Виньи... Герой этого популярного исторического романа - подлинный участник подлинного заговора против Ришелье, молодой аристократ Сен-Мар, казненный в 1642 году. А в 1639, в самом начале книги, он по воле автора становится свидетелем казни Урбана Грандье - обвиненного в колдовстве священника, которого на самом деле казнили пятью годами раньше.

- И зачем же это понадобилось? - не сдается Мате. - Если автору так уж захотелось, чтобы Сен-Map знал подробности казни Грандье, он мог сообщить их своему герою устами какого-нибудь очевидца.

- Ко-ко... Думаете, рассказ, даже самый искусный, способен соперничать с впечатлением личным? Ошибаетесь, мсье. Де Виньи нужно было, чтобы Сен-Map видел суд и сожжение собственными глазами. Чудовищные подробности несправедливого, грубо сфабрикованного процесса против человека, имевшего несчастье не угодить Ришелье, заставляют героя возненавидеть кардинала, и это с самого начала направляет судьбу Сен-Мара в то трагическое русло, которое через несколько лет приведет к плахе и его самого. Сместив, намеренно сблизив два исторических события, автор как бы сгустил время и получил что-то вроде художественного концентрата его...

- Это что же, намек? - скрипит Мате. - Хотите сказать, что вы тоже преподнесли нам художественный концентрат?

- Э пуркуа па? А почему бы и нет, мсье? Я хоть и не Дюма и не де Виньи, но все-таки художник, что, кстати сказать, для вас весьма выгодно. Ведь будь я сухим протоколистом, разве мог бы я показать такую пропасть событий за одну ночь?

Филоматики поражены. Как! Значит, все, что они видели, заняло всего несколько часов?

- Да, мсье. И попробуйте сказат^, что это не концентрат времени.

Мате, улыбаясь, поднимает руки.

- Сдаюсь! Окончательно и бесповоротно! Но с одним условием. Вы сейчас же прекращаете свои адские фокусы и появляетесь перед нами целиком.

- Вы и в самом деле этого хотите, мсье? - предостерегающе спрашивает черт.

- Да, да! Очень!

- Смотрите, как бы вам не пожалеть о своей просьбе.

И в ту же секунду с верхней полки, где обложкой к зрителю стоит роман Лесажа "Хромой бес", прыгает на пол низкорослое козлоногое существо в плаще и на костылях, с головой, повязанной красным тюрбаном, из которого смешно торчит пучок петушиных перьев.

Мате отшатывается. Кто это?

- Я же говорил, мсье, - голосом Асмодея произносит уродец, поблескивая узкими, заплывшими глазками. - Вот вы и пожалели.

- Хм... Кто это вам сказал? - выкручивается Мате. - Просто интересуюсь, что с вами стало.

- Ничего особенного, мсье. Не все мне ходить в красавцах, надо когда-нибудь побыть и самим собой. Впрочем, если вид мой вам неприятен, я могу и уйти. - Он указывает на полку, откуда только что спрыгнул.

- Попробуйте только! - вскидывается Фило. - В конце концов, какое нам дело до вашего вида? Довольно и того, что вы - это вы!

Большеротая, с обвисшими рыжими усами мордочка Асмодея блаженно расплывается. Он лукаво подмигивает. То-то! Полюбите нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит.

- Постойте-ка, - соображает Мате, - вы что же, всегда здесь живете?

- Ну конечно, мсье, - говорит черт, поглаживая, как старого знакомого, Буля и глядя то на одно, то на другое свое плечо, где, подобно двум египетским сфинксам, восседают Пенелопа и Клеопатра. - С тех самых пор, как мсье Фило приобрел книгу Лесажа.

- Значит, вы слушаете все наши разговоры?!

- Что за вопрос, мсье. Я не глухой. Уж не думаете ли вы, что мое появление на чердаке в Париже - случайность? Как бы не так. В то время, как вы только еще обсуждали план вашей экспедиции, я уже обдумывал план своего представления. Да, именно тогда, на этой самой полке, я решил осуществить мою сокровенную мечту и стать наконец режиссером. Ах, мсье, я так люблю театр! Я брежу им вот уже несколько тысячелетий. Но никогда мне не удавалось войти в него со служебного входа. Вот почему время, когда я трудился над моим спектаклем, навсегда останется для меня лучшим временем моей жизни!

- По этому поводу не мешает нам выпить свежезаваренного чая, - говорит Фило. - Как вы думаете?

И, не дожидаясь ответа, он удаляется на кухню вместе со своими чайниками, предоставляя всем остальным развлекать друг друга по мере сил.