НОВОСТИ    БИБЛИОТЕКА    ЭНЦИКЛОПЕДИЯ    БИОГРАФИИ    КАРТА САЙТА    ССЫЛКИ    О ПРОЕКТЕ  

предыдущая главасодержаниеследующая глава

В Руане


1

Край, в который отправлялся Этьен Паскаль, был знаменит своим замечательным плодородием. Однако, по словам одного экономиста XVII века, богатая Нормандия казалась самой обремененной налогами провинцией страны. Составляя по пространству и богатству двенадцатую часть королевства, она платила в казну едва ли не четверть всех государственных доходов. А казна, как дырявый мешок, все опустошалась: денежки утекали на роскошные удовольствия двора и на внешнее величие министров и их прихлебателей, на превышающие обыкновенные человеческие потребности подарки и пенсионы, на чудачества и капризы знатных вельмож, на любовниц и шпионов и т. д. и т. д., к чему прибавлялись всевозраставшие нужды, связанные с продолжением войны против Австрийского дома. Как же восполнить эту утечку? Обремененные роскошью, как обычно, не испытывали никакого стремления расстаться с чрезмерным достатком, хотя и считали себя подлинными патриотами, пекущимися о благе и процветании Франции, и произносили по этому поводу множество пышных речей.

Один из основных путей обогащения правительство Ришелье видело в увеличении налогов с простого населения и особенно с крестьянства, что, помимо прямого, должно было иметь еще и воспитательный эффект. Народ, писал его высокопреосвященство, необходимо сдерживать нуждой: "Его следует сравнить с мулом, который, привыкнув к тяжести, портится от продолжительного отдыха сильнее, чем от работы... Но подобно тому, как работа мула должна быть умерена и нагрузка этого животного должна соразмеряться с его силой, тоже должно быть соблюдено и относительно повинностей народа". В Нормандии "мул" был явно перегружен. Плодородная нормандская земля родила не для тех, кто ее обрабатывал. Из-за непосильных податей ужасная нищета царила в здешних деревнях, население которых постепенно сокращалось. "Сир, - взывали местные власти к королевскому милосердию, - мы трепещем от ужаса по поводу нищеты бедного крестьянина: в последние годы мы видели, как некоторые из них ускоряли свою смерть от отчаяния из-за тягот, которые они не могли выполнить; как другие, жизнь которых удерживало скорее терпение, чем удовольствие или наличие средств для ее поддержания, впрягались по двое в ярмо плуга, подобно упряжному скоту, паслись на траве и питались ее корнями, в которых она, казалось, стыдилась им отказать; как многие убежали в иноземные страны и в соседние провинции, чтобы уклониться от своих налогов; как опустели приходы. Несмотря на это, однако, наша талья1 не уменьшилась, но возросла до того, что отнимает рубашку, которая оставалась для прикрытия наготы тела, и это мешает женщинам во многих местах, стыдящимся своего срама, находиться в церквах и среди христиан. Так что это бедное тело, лишившееся всего своего вещества, с кожей, прикрепленной поверх костей, и прикрытое одним лишь своим стыдом, ожидает только милосердия вашего величества".

1(Постоянный прямой налог (франц.).)

Крестьяне питались корнями травы, а плотно упитанные торговцы и розовато лоснящиеся вельможи разжигали свой аппетит, прикупая восточные специи, до такой степени, что Людовик XIII был вынужден издать специальный эдикт, запрещавший любому подданному королевства вне зависимости от его положения и предлога к расточительному объедению (включая помолвки, свадьбы и пр.) накрывать на стол блюда, содержавшие больше шести больших кусков мяса или дичи (в противном случае могла конфисковаться посуда, буфеты и другие столовые атрибуты). Откупщики и сборщики податей были полными и зачастую самодурными хозяевами в деревне, выискивающими якобы имеющих какой-то достаток. Своих жертв, говорится в одном из наказов, они совершенно несправедливо называли "зажиточными" и преследовали их "более сурово, чем уголовных преступников". Неудивительно, что среди народа зрело и возрастало негодование, часто выливавшееся в более или менее массовые и серьезные вспышки восстаний, которые носили по преимуществу антиналоговый характер. "Ежеминутные жакерии, - пишет французский историк XX века, - вспыхивали на пути Ришелье. С ними приходилось считаться, несмотря на холодное бесчувствие, с которым он их подавлял, - они свидетельствовали о ненависти к нему и представляемому им режиму".

Одна из самых крупных жакерии разыгралась осенью 1639 года в Нижней Нормандии. В ряде районов Нормандии к постоянно прибавлявшимся налогам была введена габель (соляной налог). Пользовавшиеся прежде правом свободной добычи и продажи соли нормандцы были возмущены, и в Авранше началось открытое восстание "босоногих". Войско восставших, которым командовал "генерал" Жан Босоногий, стало называть себя "армией страдания" и вскоре достигло множества тысяч человек. "Босоногие" уничтожали "габелеров", откупщиков и сборщиков податей, многих приверженцев существующей административно-финансовой системы, грабили казначейства.

Для того чтобы жестче и бескомпромисснее расправиться с восставшими, правительство решило направить в Нормандию наемные иностранные войска, которыми командовал генерал Гасьон, будущий маршал Франции. Войска эти входили в провинцию, как в чужую страну, грабили ее и вешали роптавших.

До Верхней Нормандии восстание "босоногих" не дошло, но, как бы перекликаясь с ним, вспыхнули недовольства в самом Руане. Парламент и палата сборов пытались отказываться от новых сумм, которые надо было внести в казну, держатели государственных займов возмущались отказом в выплате очередных рент. Но эти робкие волнения были ничем по сравнению с бунтом плебейской массы (суконщиков, бондарей, шорников, чесальщиков и т. д.), поводом, для которого послужил эдикт, касающийся обложения красильных мастерских. Во главе бунтовщиков встал руанский часовщик Горен, выступавший как представитель Жана Босоногого и его армии. Восставшие громили и уничтожали налоговые бюро, дома откупщиков, финансовых чиновников и всех тех, кто подозревался в участии в откупных прибылях. Впечатляющей осаде был подвергнут дом богатейшего откупщика этого времени, генерального сборщика габели в Нормандии Ле Теллье де Турневилля, прославившегося своим жестоким отношением к народу. Два дня Ле Теллье оборонялся самостоятельно с большой группой вооруженных людей. Когда же осаждавшие разобрали стену дома и подожгли его, откупщик, переодевшись в костюм трубочиста и вымазав лицо сажей, сумел бежать. Скрываясь то в церкви, то в тюрьме, он затем перебрался в Париж. Среди представителей местной власти бунт вызвал большой переполох. Со страху скончался генеральный прокурор Руана Салле. Интендант Парис был вынужден покинуть Руан и остановиться в Жизоре, укрываясь там от опасности и ожидая указаний от своего непосредственного начальника, канцлера Сегье.

Своеобразным литературным откликом на эти события и на многочисленные тайные заговоры аристократов, сопровождавшие правление Ришелье, была трагедия знаменитого руанца Пьера Корнеля "Цинна, или Милосердие Августа". Факт, положенный в основу ее сюжета, взят драматургом из книги древнеримского писателя Сенеки "О Милосердии". В пьесе показан заговор против Августа. Император, узнав о нем, колеблется между наказанием и помилованием заговорщиков. В конце концов, он прощает раскаявшихся мятежников, и пьеса заканчивается возвышенным прославлением милосердия и гуманности. Но обладатель суверенной власти во Франции не мог услышать голоса драматурга (трагедия написана в 1639-м и поставлена в 1640 году), а если бы и услышал, то не внял бы его призыву.

Как обычно, Ришелье решил устроить примерное наказание непокорным руанцам и поручил исполнить это Сегье, облеченному чрезвычайными полномочиями. Во главе хорошо вооруженных военных отрядов тот самолично отправился в Руан. Канцлер Сегье был третьим по важности (после короля и первого министра) государственным человеком во Французском королевстве (одновременно он исполнял обязанности хранителя печати) и около сорока лет бессменно занимал этот пост, уживаясь при разных королях и первых министрах. (Набожная сестра канцлера писала в этой связи: "Как я жалею моего брата! Я молю Бога, чтобы его прогнали со Двора, ибо мне неизвестно, как можно ему спастись другим образом".) Одна из основных его функций заключалась в наблюдении за порядком и правосудием в стране. Непосредственно ему подчинялись полиция, судебные, муниципальные и финансовые учреждения.

2 января 1640 года войска Гасьона во главе с канцлером, сопровождаемым группой государственных чиновников, среди которых находилось два интенданта (Клод Парис - по вопросам военно-административным и Этьен Паскаль - по вопросам финансовым), вошли в Руан. Несмотря на просьбы и уговоры архиепископа Арле, Сегьо сполна воспользовался предоставленными ему прерогативами и без суда и следствия учинил жестокую расправу над зачинщиками мятежа, обложил город новыми налогами (несколько лет назад канцлер был более робким, когда по приказу Ришелье, потея и краснея от страха и смущения, залезал под корсаж Анны Австрийской в поисках тайной антигосударственной корреспонденции). После тяжелых пыток канцлер приказал Горена колесовать, а многих его собратьев по восстанию повесить. Чиновники парламента были смещены, финансовые бюро упразднены и заменены специальными уполномоченными лицами, назначенными самим канцлером. Город лишался многих своих вотчин и привилегий и должен был внести в казну контрибуцию, превышающую один миллион ливров. Сегье пробыл в Руане около полутора месяцев, а затем отправился в Нижнюю Нормандию для наведения порядков и осуществления дальнейших репрессий. (Нормандское "путешествие" канцлера упрочило за ним славу бескомпромиссного и жестокого охранителя государственного строя, и позднее, во время Фронды 1648 года, ему лишь совершенно случайно удалось избежать гнева агрессивно настроенной толпы народа.)

2

Вот в таких чрезвычайно сложных обстоятельствах оказывается в Руане Этьен Паскаль. Дети присоединяются к нему немного позже, когда обстановка в городе становится более или менее спокойной. Можно представить, какие трудные задачи вставали перед Этьеном Паскалем при выполнении возложенных на него обязанностей: ведь назначенные Ришелье королевские финансисты обычно вызывали к себе неприязненное отношение не только со стороны обремененных налогами простолюдинов, но и со стороны местных муниципальных властей. Многоопытному судейскому чиновнику, видимо, удается найти золотую середину: безоговорочно и неукоснительно строго исполняя королевские указы и предписания, о чем свидетельствуют грамоты государственного советника, пожалованные ему в 1645 году преемником Ришелье Мазарини, он вместе с тем заслуживает уважения и членов городской магистратуры, которые от имени города преподносят ему под Новый год подарок в виде кошелька с серебряными жетонами. На доверенной ему должности Этьен Паскаль проявил себя неутомимым тружеником, самолично посещая многочисленные приходы, между которыми распределялись налоги, и честным неподкупным чиновником: его внучка Маргарита Перье вспоминала впоследствии, что дед не терпел, когда домашние получали какие-либо "подарки". Однажды он прогоняет своего родственника, вызванного для помощи в работе из Клермона, и больше ничего не хочет слышать о нем, потому что тот получил от кого-то луидор.

Другой же родственник пришелся явно по душе суровому интенданту: Флорен Перье, сын его двоюродной сестры, с молодости отличался здравым умом и любознательностью в разных науках и занимал высокую должность в клермонской палате сборов. Когда Этьену Паскалю понадобился верный человек для выполнения важного поручения Ришелье в Нормандии, его выбор падает именно на этого родственника. Отец уже давно подумывает о замужестве Жильберты, которой идет двадцать первый год, но этому мешают разные обстоятельства: то ей надо следить и ухаживать за младшими братом и сестрой, то женихи попадаются не те. А вот Флорен Перье вроде бы самый подходящий: человек основательный (он старше Жильберты на пятнадцать лет), трудолюбивый и характером обладает завидным - мягкий, спокойный, честный, рассудительный. Приглянулся он и Жильберте, а сам Перье уже давно испытывает к ней особые симпатии. Разрешения, необходимого для брака между близкими родственниками, пришлось ждать недолго, и в июне 1641 года состоялась свадьба. А через девять месяцев Жильберта дарит своему отцу внука, которого называют в честь деда Этьеном (дед был также и крестным внука). После рождения сына она вместе с мужем отправляется в Клермон, а маленький Этьен остается на попечении большого. Дед сильно привязывается к внуку и, несмотря на занятость, играет с ребенком, наблюдает за кормилицей. Блез с Жаклиной также полюбили племянника и, как умеют, развлекают и ухаживают за ним, хотя у семнадцатилетнего Блеза нет в достаточной степени свободного времени, так как он всецело поглощен заботами отца, связанными с различными финансовыми подсчетами, что приводит его к важному изобретению...

3

Но сначала совсем немного о Жаклине... Как и в Париже, она очаровывает местную аристократию. Паскали живут в Руане, в особняке на улице Мюрсунтуа (квартал высоких должностных лиц и судей), и вынуждены наносить визиты вежливости "отцам" города, посещать модные литературные салоны, стремившиеся наперебой заполучить в свой круг изысканную поэтессу. Жаклина, никогда не проявлявшая особой привязанности к славе и почестям, без энтузиазма исполняет выпавшую на ее долю роль. "Хотя ей было пятнадцать лет, - вспоминает старшая сестра, - она баловалась, как ребенок, и играла с куклами. Мы упрекали ее за это и не без труда заставили оставить эти детскости, предпочитаемые ею взрослым компаниям города, в которых она имела всеобщий успех".

Хотя артистическая жизнь в Руане не была такой бурной, как в Париже, искусство, особенно театр, здесь очень ценили. Почти ежегодно знаменитая труппа Мондори показывала руанцам свои премьеры, любили они и поэтические празднества, которые с XV века ежегодно устраивались в декабре и посвящались Пресвятой Богородице. Активно участвовал в этих празднествах и поощрял их выдающийся драматург французского классицизма Пьер Корнель.

Так и в декабре 1640 года Корнель, сблизившийся с Паскалями через Мондори и оценивший стихотворные опыты Жаклины, предлагает ей участвовать в очередном поэтическом конкурсе. Семь лет назад он сам представил на конкурс свои стихи и получил главный приз. Теперь же отличается Жаклина, получившая "Серебряную башню" за свои стансы. В день награждения Жаклины не было в Руане, и от имени "отсутствующей юной музы" благодарности жюри были произнесены самим Корнелем.

Между тем время идет, Жаклина становится взрослой, сохраняя, однако, детскую непосредственность и открытость. Отец и брат нежно любят ее, она также самозабвенно привязана к ним, заботится об отце и с восхищением наблюдает за успехами Блеза в науках. Ей скоро уже двадцать лет, и поклонники делают предложения. Но по воле бога, пишет Жильберта, всегда находились какие-то основания, чтобы отвергнуть эти предложения. Сама Жаклина, всецело покорная воле отца, не проявляет ни привязанности, ни отвращения к возможному замужеству. Правда, в "Стансах против любви" она называет любовь бессильным и безрассудным божеством, стрелы которого могут поразить лишь слабые и податливые души. Но трудно сказать, чего в этих стансах больше - стихотворной риторической позы или реального душевного состояния. Не собирается она и в монахини, что в эту пору нередкий вариант устроения жизни. Напротив, вспоминает Жильберта, она была далека от ревностной набожности и думала, что монастырский образ жизни не способен удовлетворить рассудительный ум. Дальнейшая судьба Жаклины совершенно неясна...

4

Пока финансовое бюро и палата сборов не восстановили своих прежних функций, Этьен Паскаль чрезвычайно обременен переформированием налогов и их распределением между приходами руанского округа. Дел по горло, и Блезу приходится не просто помогать отцу, но и принимать активное участие в этой работе. В январе 1643 года он пишет в Клермон сестре Жильберте: "Распределение податей, пошлин на соль, налогов на продукты между церковными приходами руанского финансового округа, слава Богу, заканчивается". По интонации фразы видно, что работа была нудной и совсем не легкой. Делая небольшую приписку к письму сына, отец извиняется за то, что не пишет сам: во всю свою жизнь он и на десятую часть не был так занят, как сейчас, и в последние четыре месяца лишь не более шести раз ложился спать ранее двух часов ночи.

Взяв часть работы на себя, Блез находит неудовлетворительными традиционные методы вычислений и решает упростить их. Длительность и затруднения, писал он канцлеру Сегье, возникающие при подсчете обычными средствами, заставили его подумать о более быстром и легком способе, облегчающем работу, коей "я был занят несколько лет в различных делах, зависящих от тех обязанностей, которыми вы удостоили моего отца для службы Его Величеству в Верхней Нормандии".

Какими же были традиционные средства счета и что придумал Блез для их изменения? В середине XVII века считали обычно либо, так сказать, с пером в руках, осуществляя все операции в уме, либо с помощью жетонов, заменявших запоминание цифр: например, если при сложении достигали десятка, то в сторону откладывали специальный жетон, и счет начинался с единицы. В конце всего процесса вычисления жетоны различных цветов и достоинства (20, 50, 100 единиц и т. д.) складывались вместе и подсчитывались. О популярности такого подсчета в XVII веке свидетельствует и первая сцена "Мнимого больного" Мольера. Однако этот способ, отмечает Паскаль, имеет существенный недостаток, связанный с потерей времени на отбор и распределение жетонов; что же касается вычислений с помощью пера, то они напрягают внимание, загромождают память, утомляют ум, и в них, следовательно, легко допустить ошибку.

Блез хочет избавиться от балласта ненужных сложностей. Размышляя над трудностями отцовской службы, он решает механизировать вычисления и приходит в 1642 году к идее счетной машины, выполняющей арифметические действия "без пера и жетонов" способом "столь новым, сколь и удобным".

Блез Паскаль был фактически первым изобретателем арифметической машины, хотя и имел предшественника в области механизации счета. (К слову сказать, потребность в упразднении и убыстрении вычислений стала весьма насущной в XVII веке, и уже в начале столетия создана логарифмическая линейка.) В 1623 году профессор ориенталистики в Тюбингене, любитель астрономии и математики Шиккард, безвременно скончавшийся в одну из чумных эпидемий, нередко поражавших Европу, писал Кеплеру, что он сконструировал счетную машину, автоматически выполняющую сложение и вычитание, умножение и деление. Схемы и чертежи, относящиеся к этой машине, были найдены в 1957 году в одной из библиотек ФРГ. Единственный ее опытный экземпляр сгорел в 1624 году, так что ученые ее не видели, и она не повлияла на дальнейшее развитие механизации счета.

Нет никаких данных, позволяющих считать, что сведения о немецкой машине дошли до французских любителей науки. Поэтому Паскаль - подлинный и вполне самостоятельный изобретатель арифметической машины, вложивший в ее создание много тяжелого и последовательного труда, сил и здоровья. Создать ее проект, замечает Блез, ему позволили те знания в геометрии, физике и механике, которые он приобрел в отроческие годы.

Эта машина, состоящая из сложной системы зацеплений зубчатых колес, совершает сложение и вычитание. Ее существенная и принципиальная особенность заключается в том, что с помощью своеобразного рычажка каждое колесо того или иного разряда (единиц, десятков, сотен), "совершая движение на десять арифметических цифр, заставляет двигаться следующее только на одну цифру". (Этот принцип счетчика оборотов используется в настоящее время в таксометре.)

Подобный инструмент из-за сложности и тонкости своих конструктивных элементов требовал большой точности и мастерства в исполнении задуманной модели. "...С применением любой вообразимой теории, - пишет Паскаль, - я был бы не в силах сам осуществить мой собственный замысел без помощи работника, который в совершенстве владел бы токарным станком, напильником и молотком, чтобы отделать детали машины в соответствии с теми размерами и пропорциями, которые я назначил для них согласно теоретическим правилам..." Но вот здесь-то и начинаются существенные трудности. "У ремесленников было больше знаний в практике своего искусства, нежели в науках, на которых оно основано", и поэтому Блезу приходится постоянно присутствовать самому при изготовлении тех или иных деталей, объяснять схемы и чертежи, направлять работу мастеров, заставляя их переделывать формы, пропорции и расположение неверно обработанных блоков.

Первая модель не приносит удовлетворения молодому изобретателю, во второй тоже есть существенные неполадки, вызванные шероховатыми движениями зубчатых зацеплений, что толкает Блеза на мучительные поиски новых решений.

Во время этих поисков на долю Паскаля выпадает серьезное испытание, связанное с подделкой арифметической машины и, следовательно, с его приоритетом и славой в данной области. В Руане нашелся один рабочий, пишет он двумя годами позже, часовщик по профессии, который по простому рассказу о его первой модели дерзнул сделать свою, действовавшую через особый вид движения; но так как простак не имел иного таланта, кроме искусного манипулирования своими инструментами, и не имел никакого понятия о том, существует ли, вообще в мире математика и механика, то он сделал отшлифованный и внешне красивый, но совершенно непригодный для работы механизм. Однако, замечает Блез, лишенный достоинств механизм лишь в силу своей новизны вызвал известный интерес среди несведущих жителей города, и нашелся даже один любознательный руанец, который приобрел "этого недоноска" и поместил его в своем кабинете, заполненном многими редкими и любопытными вещами. "Вид маленького уродца был неприятен мне до такой степени и так охладил пыл, с которым я работал над завершением моей модели, что я тотчас же рассчитал рабочих и решил полностью отказаться от своего предприятия".

Паскаль болезненно воспринимает неожиданное соперничество смекалистого и ловкого часовщика и не помышляет более о возобновлении попыток осуществить свой замысел, но его старшие друзья-математики считают, что работу необходимо продолжить, и ищут удобного случая, чтобы рассказать об арифметической машине канцлеру Сегье. Канцлер был весьма страстным любителем наук, образованным филологом, палеографом и антикваром. Совместно с Ришелье он участвовал в основании Французской Академии, был ее членом и официальным покровителем. Но особое удовольствие ему доставляло собирание старинных книг и рукописей. Даже в Нормандии, при подавлении восстания "босоногих", он находил в поисках редких изданий время для посещения букинистов (после смерти Сегье его богатую библиотеку оценили в сорок тысяч ливров, и Людовик XIV, пожелавший купить ее, не смог этого сделать из-за отсутствия достаточных средств).

Канцлер подробно знакомится с проектом Паскаля и одобряет его, призвав молодого ревнителя математики непременно продолжать начатую работу. Призыв этот возбуждает затухший было энтузиазм: по словам самого конструктора, Монсеньёр, соблаговоливший говорить о простом наброске в хвалебных тонах, позволил ему переменить прежнее решение и сделать новые усилия на избранном поприще. Действительно, забыв о всяких других занятиях, Блез думает только о своей "маленькой машине". Он снова нанимает ремесленников и, пробуя различные варианты, с их помощью изготовляет множество образцов машины, "сделанных - одни из прямых стержней или пластинок, другие из кривых, иные с помощью цепей; одни с концентрическими зубчатыми колесами, другие с эксцентриками; одни движущиеся по прямой линии, другие - круговым образом; одни в форме конусов, другие в форме цилиндров, а иные - совсем отличные от этих либо по материалу, либо по фигуре, либо по движению".

Работа Блеза становится известной не только среди ученых, но и в великосветском обществе. "Паскалево колесо", как называют современники счетную машину, выразил желание посмотреть в 1644 году Генрих II Бурбонский, отец принца Конде. Через своего врача, аббата Бурдело, он приглашает изобретателя продемонстрировать действие этого колеса, и, хотя работа еще не полностью завершена, Блез охотно принимает приглашение.

В 1645 году требовательный к себе Паскаль счел, наконец, возможным завершить работу над арифметической машиной. Одну из первых готовых моделей он дарит канцлеру с пространным посвящением, в котором описывает трудности традиционных методов вычислений, излагает историю создания машины и ее предназначение и благодарит за оказанное покровительство, надеясь на дальнейшую поддержку. Ведь неизвестные изобретения, пишет он в посвящении, всегда находят больше цензоров, нежели доброжелателей: не имея совершенного ума, люди, привыкли хулить тех, кто придумывает эти изобретения; подчиняясь несправедливому предрассудку, они отбрасывают необычные вещи из-за воображаемой невозможности вместо того, чтобы изучить и оценить их. Впрочем, Блез надеется, что среди ученых, которые проникли в последние секреты математики, найдутся такие, которые по достоинству оценят его отважный поступок, сумеют заметить, как, будучи довольно молодым и не обладая большими силами, он осмелился пойти по новой дороге, сплошь усеянной шипами, хотя и не имел при этом гида, прокладывающего путь. Ведь его небольшое произведение уже одобрено и рекомендовано к использованию некоторыми главными представителями этой истинной науки, которая по совершенно особому преимуществу не учит ничему, что не может доказать. И в этом он находит вознаграждение за труды и расходы, связанные с приведением машины в надлежащее состояние. В целом посвящение выдержано в горделивом духе, соседствующем с подобострастными интонациями, непривычными для юного Паскаля и свидетельствующими об известной изощренности его в ведении диалога со столь высокопоставленным лицом: "Монсеньёр, когда я представляю себе, что те самые уста, которые ежедневно произносят прорицания на троне правосудия, соизволили похвалить первый опыт двадцатилетнего человека, что несколько раз вы сочли его достойным быть предметом вашего разговора, когда я вижу его среди стольких редких и драгоценных вещей, наполняющих ваш кабинет, я преисполнен гордости и не нахожу слов для выражения своей признательности Вашему Высочеству и своей радости - всему миру. В этом бессилии, вызванном избытком вашей доброты, мне придется почтить ее лишь молчанием".

Изготовленные Блезом модели сопровождаются "Предуведомлением всем тем, кто будет иметь любознательность видеть арифметическую машину и пользоваться ею". В этом "Предуведомлении..." изобретатель подчеркивает два момента: две вещи, пишет он, могут смутить ум "друга-читателя". Найдутся лица, которые скажут, что машина должна быть менее сложной. Такое замечание могут сделать люди, которые действительно имеют какие-то познания в механике или геометрии, но не умеют соединить их друг с другом и присовокупить к знанию физики. Пользуясь несовершенными общими теориями, они в своих воображаемых концепциях считают возможными многие вещи, которые на самом деле таковыми не являются. Эти теории и концепции тотчас же рушатся при реальных затруднениях, встречающихся в практической реализации замысла со стороны используемого материала, его обработки, взаимного расположения частей, движения которых должны быть свободными и не мешать друг другу, и т. д. На подобные замечания недоучившихся ученых Блез может представить разные, менее сложные модели, но они не отвечают поставленным изобретателем условиям: простая и быстрая в работе "маленькая машина" должна одновременно быть легкой и удобной, прочной и надежной в разных обстоятельствах. Для достижения этой цели он использовал множество путей: "Я имел терпение сделать до пятидесяти различных моделей: одни деревянные, другие из слоновой кости, из эбенового дерева, из меди, пока не создал машину, которую предъявляю тебе теперь и которая, хотя и состоит из большого количества мелких деталей, все же настолько прочна, что все нагрузки, которые ей предстоит выдержать при перевозке на любые расстояния, не могут ни испортить ее, ни причинить ей даже малейшего повреждения". (Паскаль сам тщательно проверяет машину на прочность и перевозит ее на расстояние в 250 лье.) Таким образом, для соответствия предъявленным требованиям более простого и надежного функционирования механизм по необходимости должен обладать сложной конструкцией, в чем "друг-читатель", заканчивает Блез первую часть своего предуведомления, может заметить нечто вроде парадокса.

'Предуведомление...' к арифметической машине
'Предуведомление...' к арифметической машине

Вторая причина, которая может внушить подозрение дорогому читателю, состоит в том, что не исключено распространение плохих копий машины - результат ремесленного самодовольства. В таком случае надо хорошо отличать истинные оригиналы от несовершенных плодов неведения и дерзости мастеровых: чем ловчее они в своем искусстве, тем сильнее следует бояться их тщеславия, заставляющего браться за новые произведения, принципы и правила создания которых они не знают; поэтому эти ремесленники работают на ощупь, в результате чего после большого количества затраченного времени и труда появляются маленькие монстры, которым недостает основных членов, а другие члены бесформенны и непропорциональны. Всем интересующимся наукой следует отличать эти недоноски, бросающие тень на настоящие изобретения, от подлинных, в создании которых искусству помогает теория. И ремесленнику, каким бы искусным он ни был, не обойтись без помощи человека, знающего правила теории. Настоящая же арифметическая машина "может быть порождена лишь в законном и необходимом союзе теории и искусства".

В конце "Предуведомления..." Блез выражает пожелание: "Теперь (дорогой читатель), когда я полагаю, что довел свою машину до состояния, в котором ее можно показывать, ты будешь мне благодарен за мои заботы о том, чтобы все счетные операции, такие трудные, сложные, длинные и ненадежные прежде, стали бы легкими, быстрыми и надежными".

В 1649 году Паскаль официально получает на свое изобретение королевскую привилегию, в которой отмечается большой успех молодого человека, проявившего с ранних лет склонность к математике, и описывается своеобразие арифметической машины. Привилегия эта действительно "совершенно особая": по просьбе изобретателя запрещаются подделки не только его собственной модели, но и изготовление любых видов счетных машин без разрешения Паскаля; иностранцам (торговых или иных профессий) не разрешается выставлять и продавать подобные машины во Французском королевстве, даже если они сделаны за его пределами. Нарушивший эти предписания обязан выплатить штраф в три тысячи ливров (одна треть его предназначалась для казны, другая - для парижской больницы, последняя - Паскалю или тому, кто будет иметь его права).

В настоящее время сохранилось семь экземпляров арифметической машины, четыре из которых находятся в Парижском музее искусств и ремесел, один - в музее города Клермона, два - в частных коллекциях. Одна из машин Парижского музея удостоверена собственноручной записью Паскаля.

Идея, положенная в основу машины, во второй половине XVII века широко использовалась многими учеными, проводившими дальнейшие исследования в области механизации счета. В частности, в 70-е годы Лейбниц предложил конструкцию более сложного, сумматорно-множительного механизма. Норберт Винер в своей книге "Кибернетика" называет Лейбница "святым" и "покровителем кибернетики", который занимался исчислением умозаключений, "содержавшим в зародыше думающую машину". В другой книге, "Кибернетика и общество", Винер говорит о Паскале как об изобретателе, внесшем "действительный вклад в создание современного настольного арифмометра". Однако некоторые науковеды считают Паскаля более отдаленным предшественником столь модной в XX веке науки. В "Мыслях" Блез так пишет о своем изобретении: "Арифметическая машина осуществляет действия, которые ближе к действиям мысли, чем все, производимое животными; но она не делает ничего такого, что указывало .бы на то, что у нее есть воля, как она есть у животных". В этом высказывании Паскаля как бы выражены возможности и пределы всякого кибернетического моделирования действительности. Любое кибернетическое устройство, подобно арифметической машине в своей области, выше животного и приближается к действию мозга человека в плане механического отбора и обработки высокоорганизованной информации, но оно гораздо ниже животного и бесконечно удаляется от человека в плане высшей оценки полученных сообщений и выбора на ее основе свободных решений.

В работе над счетным механизмом Паскаль показал себя не только абстрактным математиком, оперирующим теоретическими понятиями, но и искусным инженером, сумевшим преодолеть многие трудности механического и технического порядка в процессе воплощения первоначального замысла, проявив при этом трудолюбие, настойчивость и большое терпение. Вместе с тем нельзя не заметить того порою резкого, раздраженно-беспокойного тона, который сопровождал работу всякий раз, когда речь заходила о правах на интеллектуальную собственность, о приоритете в вопросах изобретения и изготовления машины. Рано разбуженное юношеское тщеславие ("Восхищение портит все с детства. "Ах, как хорошо это сказано! Как хорошо он поступил! Как он умен!" и т. д." - это осуждение неумеренной похвалы в "Мыслях" основано, безусловно, на собственном опыте Блеза), соединенное с бесконечной верой в себя и в силу своей науки, придавало научной деятельности Паскаля чересчур непримиримый, несколько агрессивный и шумный характер. В ней не было и намека на то понимание человеческого поведения, которое исподволь вырабатывалось у Блеза к последним годам его жизни: "Скрытые хорошие поступки ценнее всего. Когда я вижу такие дела в истории, они мне очень нравятся. Но они все, же не были совершенно тайными, ибо о них стало известно; если даже все было сделано для их сокрытия, то немногое, что их обнаружило, портит все остальное. Самое лучшее здесь то, что их хотели скрыть". В эту же пору Паскаль был настроев диаметрально противоположно, и гордости молодого исследователя было чем питаться - счетная машина стала широко известна не только во Франции, но и за ее пределами: в 1646 году польская королева пожелала приобрести для себя два экземпляра. В Париже поэт Далибре распространял сонет, посвященный "господину Паскалю-сыну" и его машине: бесподобное искусство замечательного гения, говорилось в сонете, позволило сделать счет, это занятие разумных людей, достоянием самых закоренелых тугодумов и освободить их от напряжения памяти и рассудка; такой ум постепенно проникает и подчиняет себе все происходящее в мире. "Слава так приятна, - запишет Блез в "Мыслях", - что мы ее любим, с чем бы она ни соединялась, даже хоть со смертью". На сей раз, она соединилась с арифметической машиной, молва о которой явилась своеобразной рекламой, видимо небезразличной для Блеза: ведь недаром в "Предуведомлении..." он неоднократно подчеркивает отличные эксплуатационные качества своего механизма - его надежность, удобство и простоту. Да и королевская привилегия была не чем иным, как патентом, позволявшим продавать модели счетной машины в максимально благоприятных условиях. Паскаль, затративший много семейных средств на реализацию изобретения, хотел воспользоваться коммерческой перспективой, и какая-то часть изготовленных машин была продана. Пока он находится в Руане, в Париже роль маклера берет на себя Роберваль. В "Предуведомлении..." сообщалось полное профессорское звание, адрес, дни и часы приема господина Роберваля, который кратко и бесплатно объяснит всем любопытствующим действие арифметической машины и продаст ее.

Но особых доходов это предприятие Паскалям не приносит: высокая цена машины (100 ливров), трудности, связанные с ее изготовлением и серийным производством различных запасных деталей, замедляют распространение изобретения. А вот здоровье Блеза, и без того хрупкое, подорвано долгой и напряженной работой: по свидетельству Жильберты, с восемнадцати лет он не помнит ни одного дня, когда был бы совершенно здоров...

5

В январе 1646 года происходит внешне совсем незначительное событие, которое, однако, имело важнейшие последствия для дальнейшей жизни всей семьи Этьена Паскаля. Королевский интендант прослышал о дуэли двух горожан и решил предотвратить ее, выполняя принятый еще при Ришелье указ о запрещении поединков. Зима в этом году была в Руане капризной, с дождями и внезапными морозами, поэтому Этьен Паскаль не смог воспользоваться каретой и отправился к месту дуэли пешком. Но не успел он выйти из дому, как упал и вывихнул бедро. Вывих был очень опасным, и понадобились опытные врачи. Лечить Этьена Паскаля пригласили двух братьев, известных в округе хирургов и костоправов. Братья жили вдали от города, поэтому им пришлось поселиться в доме больного. Постепенно они привязались к больному и его детям, беседовали с ними на религиозные темы.

Все чаще в доме звучало непривычное слово "янсенисты". Под таким именем становилось тогда во Франции известным новое религиозное течение в католицизме. Оно сформировалось в 30-е годы XVII века и брало за основу труды голландского теолога Корнелия Янсения. Это была своеобразная полемическая реакция на влияние возрожденческого гуманизма, на компромиссы и расслабленность церковной жизни, попытка сохранить и укрепить авторитет христианства. В ряде пунктов (особенно в трактовке предопределения и первородного греха) янсенизм сближался с протестантизмом.

Поскольку янсенизм оставил глубокий отпечаток не только на мировоззрении, но и на всей судьбе Блеза Паскаля, присмотримся внимательней к фигуре человека, давшего имя этому религиозному течению. Корнелий Янсений, епископ Ипрский, в многолетних штудиях денно и нощно искал истину, которую считал наиболее выразительным атрибутом бога. Еще в молодости он пришел к той мысли, что сочинения схоластов с их отвлеченно расчленяющими умствованиями как бы отсечены от своих источников и не восходят более к духу "подлинной христианской древности". Чтобы восстановить этот дух в теории, он совместно со своим другом Жаном Дювержье де Оранном, будущим аббатом де Сен-Сираном, в течение шести лет упорно изучал, пренебрегая сном и здоровьем, Писание, решения вселенских соборов и труды отцов церкви, прежде всего Августина. Августин стал для Янсения путеводной звездой и прочным фундаментом в хаосе многочисленных нюансов теологических проблем, оружием, с помощью которого он надеялся противостоять тем разноплановым тенденциям, которые, на его взгляд, подрывали основы первохристианства. Главный обширный труд епископа Ипрского так и называется - "Августин, или Учение св. Августина о здравии, недуге и врачевании человеческого естества, против пелагиан и массилийцев". В этом сочинении он излагает и сопоставляет тексты "учителя о благодати", показывает логические следствия из них. Прежде чем написать его, Янсений десять раз перечитал всего Августина и тридцать раз его трактаты против пелагиан. Эта сосредоточенность на пелагианской проблеме выделяет основной нерв сочинения, которое было направлено против полупелагиан XVII века (главным образом, иезуитов), акцентировавших в своих доктринах свободу человеческой воли.

Вопрос соотношения свободной воли человека и предопределения издавна волновал западных богословов: еще в IV - V веках британский монах Пелагий утверждал, что каждый человек может самостоятельным усилием становиться подвижником и восходить до бога; против подобной переоценки сил человеческой природы, предоставленной самой себе, выступил Августин, который заключал, что в состоянии изначально укорененной греховной испорченности человек может спастись, лишь опираясь на силу благодати1, выводящей его из несовершенства природного существования.

1 (Поскольку читателю еще предстоит знакомство с теологической терминологией Паскаля и, шире, всей описываемой эпохи, здесь необходимо дать пояснение к одному из наиболее употребимых понятий - "благодать". Под благодатью в католической традиции понималась посылаемая людям свыше помощь бога, даруемая независимо от человеческих заслуг.)

В XVII веке этот вопрос приобрел особо жгучую остроту в связи с дальнейшим укреплением уже устоявшегося антропоцентризма, полагавшего в автономной воле и свободе человека принципы его блага и справедливости, нарастанием деистских тенденций, отрицавших опорные принципы христианского вероучения. В такое "смутное" время таинственная непостижимость соединения свободы зависимости, одновременного соучастия воли человека и благодати бога действовали раздражающе на приверженцев тех или иных устремлений, заставляя их для полемических целей подчеркивать в логическом порядке либо первую, либо вторую сторону этого соединения.

Янсений считал необходимым оттенить теоцентрическую сторону проблемы, неустранимую слабость и испорченность природного существования человека, и хрупкость его земных устремлений. Признавая всю сложность разбираемых вопросов, он заявлял, что человеку, отдающему хоть одно сердцебиение, хоть один волосок Пелагию, волей-неволей придется возвысить дьявольский трон человеческого высокомерия. Чтобы не случилось такого, Янсений призывал человека смирять собственную волю и самомнение: тот, кто хочет попасть в "Град Благодати", должен бросаться без оглядки в "пропасть Провидения", и божественный мост сам выстроится под его ногами; но следует думать, будто человек сам может начать постройку подобного моста и своим собственным усилием положить первую доску, ибо эта доска будет началом того моста, по которому продефилирует человеческая гордыня.

Если Янсений стал своеобразным теоретиком течения, то его друг и соратник Сен-Сиран воплощал теоретические принципы янсенизма в вопросах практической морали, хотя у него были все задатки, так сказать, книжного человека. На личности Сен-Сирана также следует остановиться подробнее: в жизни Паскаля он оставил немалый след. Сын богатых родителей, Сен-Сиран изучал схоластику в иезуитском коллеже, затем долгое время вместе с Янсением основательно штудировал теологические труды. Ришелье, который явно или незримо присутствовал в жизни многих людей эпохи Людовика XIII, в первую пору их знакомства, ознаменованную доверительными отношениями, называл Сен-Сирана "самым ученым мужем Европы" и брал у него необходимые теологические консультации. Позднее Сен-Сиран все неохотнее занимался "ремеслом ученой собаки" и заявлял, что страсть к знанию, с которой он родился, скорее, повредила ему, нежели послужила в приобретении истинной добродетели и даже в понимании чистой истины, ибо усилия в интеллектуальном плане возбуждают лишь гордость, вызываемую похвалами тех, кого свет именует своими мудрецами. С особым недоверием он относился к тем многотомным схоластическим трудам, в которых знание как бы любовалось собой, а авторы - собственными интеллектуальными возможностями, и призывал к построению "внутренней библиотеки", советовал им тщательно взвешивать каждое слово и пропускать через сердце всю имеющуюся в голове науку.

Сен-Сиран имел прирожденный дар духовного наставника и руководителя. Его живые, глубоко посаженные глаза с пылким и серьезным взглядом, испещренный морщинами высокий лоб, полные суровой трепетности ясные и краткие речи властно подчиняли умы и души слушателей.

Как известно, со времени возникновения протестантизма вопросы церкви, клира, иерархии и католического культа приобрели на Западе особую остроту. Политико-государственные притязания пап, слишком мирские устремления в некоторых монашеских орденах, применение юридического взгляда на отношения человека к богу, приспосабливание к вопросам совести приемов, выработанных гражданским судопроизводством, делали из церкви человеческий, "слишком человеческий" институт.

Пытаясь в корне пресечь эти злоупотребления, основатели протестантизма Лютер и Кальвин проповедовали "невидимую церковь", напрочь отбрасывая многие богослужебные действия и атрибуты католического культа, по существу сводя на нет роль церковной иерархии. Как и протестанты, Сен-Сиран во многом критически относился к чрезмерному обмирщению западной церкви.

В 1636 году, за семь лет до своей смерти, Сен-Сиран возглавил монастырь Пор-Рояль (в судьбе этой обители Блезу Паскалю позднее предстоит сыграть выдающуюся роль). Монастырь имел помещения в Париже и за городом. Сен-Сирап обосновался в загородном Пор-Рояле, считая, что в городе дьявол прогуливается чаще, чем в полях. Аскетическая прямота, суровая цельность, отсутствие какой бы то ни было политико-религиозной двусмысленности притягивали к нему множество лиц, в том числе из великосветских и ученых кругов. Вскоре вокруг Сен-Сирана образовался кружок так называемых "отшельников" - людей, оставивших свои светские обязанности, но не связанных монашеским уставом и обетами. Влияние Пор-Рояля в обществе становилось заметным, однако не всем это нравилось. Например, кардиналу Ришелье.

Ришелье когда-то благодушно относился к Сен-Сирану и несколько раз предлагал ему епархиальные владения, но нестяжательный духовник отказывался от выгодных бенефициев. Кардинал, как известно, не терпел никаких форм неподчинения, да к тому же и друзья у Сен-Сирана были подозрительные (Янсений в 1635 году опубликовал памфлет "Галльский Марс", в котором осуждал Ришелье за союз с протестантскими государствами). Но все бы кончилось на простой взаимной неприязни, если бы Сен-Сиран, принужденный к высказыванию, не выступил против некоторых внутригосударственных действий кардинала. Обвинив Сен-Сирана в ереси, Ришелье приказал арестовать янсениста и посадить в тюрьму, конфисковав при этом все его бумаги. После длительного и тщательного изучения рукописей, которых набралось два сундука, ничего еретического в них не нашли. Тем не менее, Сен-Сиран просидел в тюрьме пять лет и вышел из нее лишь после смерти Ришелье, в 1643 году, и за несколько месяцев до своей собственной кончины.

6

В Руане влияние янсенизма было особенно заметным, и Паскали хорошо знали о его проявлениях, должно быть, не только от братьев-лекарей, врачевавших отца семейства. Наверняка Корнель познакомил их со своей трагедией "Полиевкт", написанной в 1643 году. Сюжет заимствован у византийского агиографа X века Симеона Ме-тафраста. В ней рассказывается о том, что Полина, дочь знатного римского сенатора Феликса, когда-то любила бедного римского офицера Севера, но отец не захотел отдать дочь в жены безвестному офицеру. Когда отец оказался правителем Армении, Полина вышла замуж за богатого армянского сеньора Полиевкта. Между тем Север стал знаменитым полководцем и прибыл в Армению во главе римских войск. Феликс раскаивается, что не отдал свою дочь за Севера; Север скорбит, видя Полину несвободной; Полина разрывается между любовью к Северу и долгом по отношению к мужу. К тому же смятение ее чувств осложняется тем обстоятельством, что Полиевкт под влиянием своего друга Неарха обращается в христианство и разбивает вместе с ним языческие идолы в храме. Он должен умереть, если не отречется от христианской веры. Но уговоры Феликса и мольбы Полины не могут склонить его к этому, не устрашает его и казнь Неарха. Полиевкт презирает постыдную привязанность к плоти и миру, эфемерный триумф врагов бога не может сокрушить его сердца, он готов умереть мученической смертью, и святое небесное блаженство уже заполняет его душу. Перед смертью Полиевкт призывает Севера и просит его взять в жены Полину, которая станет скоро вдовой. Чем дальше отдаляется от нее муж в своей героической стойкости, тем ближе и роднее он ей становится. Полина умоляет Севера уговорить Феликса и спасти Полиевкта. Благородный Север, испытывая все большую симпатию к мученику, стремится выполнить просьбу своей возлюбленной. Но Феликс остается непреклонным и приказывает казнить непокорного христианина. Смерть Полиевкта обращает Полину в христианство и еще теснее соединяет с ним. Север, узнав о казни Полиевкта, осыпает Феликса упреками и угрозами. Но души Феликса уже коснулась благодать, он сам становится ревностным христианином, и Север, видя это, смягчается и добивается прекращения преследований за веру. Отец с дочерью желают Северу обратиться в христианство и удаляются для погребения Полиевкта и Неарха.

Изображенные в трагедии события по-своему отражали царившую в Руане атмосферу. Паскалям была хорошо известна история, случившаяся с господином Тома дю Фоссе, важной особой в городе. После знакомства с Сен-Сираном дю Фоссе вдруг резко изменил всю свою жизнь: оставил должность и роздал излишки имущества бедным, перестал появляться в светском обществе и покидал свой дом лишь по долгу прихожанина, что вызывало непонимание и насмешки со стороны бывших знакомых.

Много Паскали слышали и о Гийебере, который под влиянием Сен-Сирана оставил карьеру ученого богослова и сделался простым священником в деревне Рувилль, расположенной вблизи Руана. Проповеди Гийебера стали известны далеко за пределами Рувилля, и, чтобы послушать их, люди заранее приезжали даже из Руана: они снимали комнаты в деревне и ночевали там, чтобы не пропустить час утренней службы. Под воздействием этих проповедей вся руанская округа была наполнена "рувиллистами". "Рувиллистами" являлись и братья-лекари, остановившиеся в доме Этьена Паскаля. Познакомившись с Гийебером, они были так тронуты его указаниями, что полностью отдались под его руководство.

Паскали теперь живут рядом с такими людьми, главное жизненное дело которых заключалось не в государственной службе и денежном накоплении, не в познании мира и научных открытиях, не в сочинении сонетов и мадригалов, а в размышлениях о смерти и о последующей за ней вечности. В течение трех месяцев перед их глазами протекает непротиворечивая в словах и поступках, исполненная пылкого милосердия жизнь братьев, которые поведали им историю своего обращения, знакомили Паскалей с сочинениями Янсения, Сен-Сирана и Арно. Этьеи Паскаль и его дети, как уже говорилось, были верующими людьми, но их религиозная жизнь протекала как бы параллельно со светскими увлечениями и обязанностями и гораздо менее последних заполняла их существа.

Врачи-костоправы особенно привязались к чуткому и любознательному Блезу, который испытывал к ним взаимную симпатию. Удивленные пылким стремлением молодого человека к познанию и наукам, они однажды знакомят его с небольшим трактатом Янсения "О преобразовании внутреннего человека". Эпиграфом к трактату взяты слова из послания апостола Иоанна Богослова, в которых говорится о том, что мир сей есть не что иное, как похоть плоти, похоть очей и гордость житейская...

Таковы три губительные для тела, духа и воли страсти: libido sentiendi, libido sciendi, libido dominandi1. Все несовершенство и преступления в человеческом обществе проистекают из этих трех страстей.

1 (Похоть чувства, похоть знания, похоть власти (латин.).)

Янсений переходит к описанию libido sentiendi, которое не задерживает внимания Блеза. Ведь это самая грубая и осязаемая, самая легкая для опознания и победы страсть, входящая в человека через двери пяти чувств. К тому же она совсем невластна над внешне бесстрастным, болезненным юношей Блезом. А вот в следующей главе ("О любознательности") как раз много к нему относящегося: ненасытная, тщетная и беспокойная страсть к познаванию, именуемая наукой, гораздо коварней и обманчивей предыдущей, ибо имеет более почтенный вид: использует чувства не для удовольствия, а для узнавания и испытания неизвестного. Она рождает неутолимое желание насыщать свое зрение большим разнообразием спектаклей, и из нее берут начало Цирк и Амфитеатр, суетность Трагедий и Комедий, стремление исследовать секреты природы, которые бесполезно знать, вмешиваться в чужие дела, которые нас не касаются. Множество образов и фантомов, заполняющих любознательный ум, затемняет созерцание несравненной красоты вечной истины, которая является основанием верного и спасительного знания всех вещей.

Третью главу Блез читает также очень внимательно. В ней говорилось, что гордость является самым страшным, а для совершенных душ единственно страшным пороком, ибо трудно отрешиться от самолюбования при знании этого совершенства. К тому же в глубине души и в самых тайных сгибах воли человека скрыто желание независимости и неподчинения богу. Каждый стремится быть хозяином самого себя и других людей, подражать всемогуществу бога и занять его место.

Итак, подытоживал Янсений, мы ищем лишь величия, знания и удовольствия. Погасить влияние этих временных страстей можно только через преобразование и возвышение "внутреннего человека".

Под влиянием этого трактата, жизни и проповедей братьев-лекарей происходит то, что биографы обычно называют "первым обращением" Блеза Паскаля. Он вдруг по-новому начинает оценивать смысл своих научных занятий. Что-то в жизни существенно не удовлетворяет, тяготит его. Ему вдруг перестает быть понятен элементарный смысл многих людских поступков. Его угнетает царящая повсюду суета, кажущаяся ему болезненным извращением человеческого естества. Или он болен, а все в ре нерушимо и здраво в своей правоте? Или он, как и все, был болен до сих пор, а теперь только начинает выздоравливать? Его не удовлетворяют более формы "внешней", "благопристойной" религиозности, царившей в их семье. Разве они истинные христиане?.. Что они совершили в жизни, чтобы заслужить такое имя?.. Разве помогают они нищим, вдовицам и сиротам? Разве сострадают чужим несчастьям? Стыдятся ли своего богатства, своей праздности?.. С неведомым доныне жаром он начинает проповедовать свои новые убеждения среди родных. Особенно действуют слова Блеза на Жаклину. Как раз в эту пору к ней сватался какой-то советник руанского парламента. Однако страстные и искренние внушения брата с такой силой действуют на нее, что она вскоре отказывает жениху и даже испытывает тайное желание уйти в монастырь.

Этьен Паскаль также проникается духом идей, внушаемых сыном. Более того, идеи эти сказываются на воспитании сына Жильберты, который продолжает оставаться в Руане. Когда внуку исполнилось три года, пишет Маргарита Перье, дед задумал обучать его счету и этикету, давая один, два или три лиарда за тот или иной вежливый ответ (благодарность, почтительный поклон и т. п.). Когда маленький Этьен совершал какую-то ошибку в ответе, большой делал соответствующий вычет из данной суммы, при удовлетворительном же ответе сумма увеличивалась (при этом малыш должен был запоминать и повторять происходившие вычисления). В конечном итоге внук всегда оказывался в выигрыше, клал заработанные лиарды в карман гувернантки и шел с ней к церковным воротам, чтобы раздать их бедным и нищим.

В конце 1646 года Жильберта с мужем гостит у отца. Флорен Перье быстро продвигался по службе, был уже генеральным советником палаты сборов в Клермоне, а вскоре его избрали эшевеном. Жильберта становилась заметной дамой в Клермоне: по словам мемуариста Флешье, не было человека более рассудительного, чем госпожа Перье, и похвалы, расточаемые ей маркизой де Сабле, репутация брата Блеза и собственная добродетель делают ее лицом весьма значительным в городе; но, замечает мемуарист, она все равно была бы знаменитой, даже если бы не существовало маркизы де Сабле и господина Паскаля. Характеристика Флешье, которую следует дополнить тем, что Жильберта хорошо разбиралась в математике, философии и истории, относится к более позднему времени, но с соответствующими поправками она верна и для середины 40-х годов. К этому времени у процветающих супругов уже трое детей: к маленькому Этьену прибавились двухлетняя Жаклина и недавно родившаяся Маргарита.

Как и все члены семейства Паскалей, Жильберта с мужем тронуты проповедью Блеза, влияние которой закрепилось знакомство с Гийебером. Вернувшись из Руа-иа к себе домой, они начали вести все более строгий образ жизни, отказываясь от внешней роскоши и светского времяпрепровождения. Флорен Перье с тех пор постоянно помогает беднякам, а его жена стремится воспитывать подрастающих детей в своеобразном аскезе: вскоре платья девочек, украшенные по моде серебряными вышивками и множеством разноцветных лент, сменяются однотонным серым камлотом, и, как свидетельствует Маргарита Перье, мать все время приучала детей к скромности, запрещала играть с наряженными одногодками и с самого раннего возраста не позволяла им носить "ни золота, ни серебра, ни цветных лент, ни завивки, ни кружев". С течением времени строгость Жильберты все увеличивается: она не оставляет детей одних, не разрешает им заговаривать с подростками на улице, постоянно требует отчета в поступках, и уже много позднее, в сорокалетнем возрасте, Жаклина и Маргарита Перье не могли пойти без матери даже на мессу.

7

Новые идеи все не перестают волновать Блеза и даже призывают однажды к еще более активному действию.

Как-то в Руане появился Жак Фортон, или де Сент-Анж, автор ряда нашумевших богословских сочинений, бывший капуцин, блиставший в недавнем прошлом в парижском салоне ученой дамы виконтессы д'Оши, где излагал свои оригинальные взгляды в области спекулятивной теологии. Подобно Декарту в науке, Фортон апеллировал к здравому смыслу, к авторитету разума в теологии. Он утверждал, что сильный и строгий ум может без веры, исключительно с помощью собственных рассуждений достичь полного знания всех таинств религии.

В Руане у Фортона было много влиятельных знакомых, и он надеялся получить выгодное место кюре в соседнем Кровилле. В ожидании этого места он охотно делился своей "новой философией", устраивая своеобразные конференции. Блез вместе со своими приятелями, будущим известным астрономом и математиком Адриеном Азу и сыном влиятельного чиновника в Руане Алле де Монфленом, дважды присутствовал на подобных беседах. О том, что из этого вышло, рассказывает Жильберта: "Они были очень удивлены, увидя, что этот человек выводил из своей философии следствия, противоречащие учению церкви... Обсудив между собой опасность, позволять человеку с такими ошибочными взглядами и впредь наставлять юношество, мой брат и его друзья сначала решили предостеречь его, а в случае, если он останется при своем мнении, донести на него. Так и случилось: Фортон пренебрег их предупреждением, и они сочли своим долгом донести на этого человека викарному руанскому епископу де Белле, который вызвал и допросил Фортона, но был обманут его двусмысленным объяснением. Кроме того, де Белле не придал особого значения в этом важном деле показаниям трех молодых людей. Тогда друзья отправились к руанскому архиепископу, который, разобрав дело, нашел его таким серьезным, что предписал де Белле принудить Фортона отречься от всех положений, по которым он был обвинен.

Виновный был призван в архиепископский совет и действительно отрекся от всех своих утверждений. Можно сказать, что он сделал это вполне искренне, потому, что у него потом не осталось ни капли желчи против донесших на него, и дело, таким образом, окончилось полюбовно".

Вряд ли Фортон поступил искренне, как то утверждает Жильберта, и не затаил обиды на своих преследователей. Но как бы, то, ни было, искомое место в Кровилле он получил, куда и отправился вскоре после случившегося (впрочем, там он долго не усидел и через некоторое время вновь оказался в Париже). Паскаль же в этом деле показал себя чересчур воинственным неофитом. Однако если отбросить чрезмерное и агрессивное усердие в отстаивании защищаемой истины, действовал он, как всегда, прямо, открыто и честно, в полном согласии с его новыми убеждениями.

Как и в случае с руанским часовщиком, Блез защищал правду, стремился к справедливости, как он ее понимал. Однако в обоих случаях в тональности этих стремлений было много горячего и тревожного беспокойства, мало твердой уверенности.

"Обращение" Блеза, как со временем стало проявляться, было далеко не полным, скорее все-таки интеллектуальным и книжным, и не затрагивало всех глубин его существа. Он искренне воспринял некоторые новые для него религиозные идеи, которые, однако, расходились с его поступками. В его вере было больше согласия со стороны разума, чем непосредственного влечения сердца. И хотя Жильберта утверждает, что с 1646 года Блез совсем оставил науку "ради служения Господу", дело обстояло иначе: вскоре научные занятия вновь поглощают большую часть его внимания.

предыдущая главасодержаниеследующая глава











© MATHEMLIB.RU, 2001-2021
При копировании материалов проекта обязательно ставить ссылку на страницу источник:
http://mathemlib.ru/ 'Математическая библиотека'
Рейтинг@Mail.ru